схватывает, если бы только чем-то всерьез занимался. Ты, Роджер, всегда был тугодумом — все твои учителя это говорили.

Роджер коротко рассмеялся:

— Да. Я в школе много прозвищ получил за свою нерасторопность.

— Не огорчайся, — утешил его сквайр. — Я нисколько не огорчаюсь из-за этого. Если бы ты был талантливым, вроде Осборна, ты бы только и занимался книгами да всяким писанием, и, может быть, тебе показалось бы таким же скучным, как ему, составлять компанию неотесанному сквайру вроде меня. Хотя, я полагаю, о тебе очень хорошего мнения в Кембридже, раз ты получил эту самую степень с отличием, — сказал он после некоторой паузы. — Я чуть не забыл об этом — новость пришла в такое худое время.

— Да, пожалуй. В Кембридже всегда гордятся первым стипендиатом года. В будущем году я должен буду покинуть трон.

Сквайр сидел, глядя на тлеющие угли, все еще сжимая в руке бесполезный черенок разбитой трубки. Наконец он тихо сказал, словно забыв о присутствии слушателя:

— Я, бывало, писал ей письма, когда она уезжала в Лондон, и рассказывал все домашние новости. Но теперь до нее никакое письмо не дойдет. Ничего до нее не дойдет!

Роджер поднялся с места:

— Где ваш табак, отец? Давайте я вам набью еще трубку. — И, сделав это, он наклонился к отцу и погладил его по щеке.

Сквайр покачал головой:

— Ты только что приехал домой, мальчик. Ты не знаешь, каким я стал. Спроси Робинсона — я не хочу, чтобы ты спрашивал Осборна, он пускай держит это при себе, — но любой из слуг скажет тебе, что я уже не тот человек, что был, что я срываю на них гнев. Я когда-то считался хорошим хозяином, но теперь это в прошлом! Осборн был когда-то маленьким мальчиком, она была когда-то жива, я был когда-то хорошим хозяином — да! Сейчас это все в прошлом.

Он взял другую трубку и раскурил ее, а Роджер, немного помолчав, начал длинную историю о злоключениях на охоте некоего человека из Кембриджа и рассказывал ее с таким юмором, что заставил сквайра смеяться от души. Когда они поднялись, чтобы отправиться спать, отец сказал Роджеру:

— Мы провели приятный вечер — по крайней мере, я. Но ты-то, может быть, и нет. Я знаю — я теперь плохая компания.

— Я не помню, когда проводил более счастливый вечер, отец, — сказал Роджер. И это была правда, хотя он не стал утруждать себя поисками причин своего счастья.

Глава 24

Маленький обед у миссис Гибсон

Все это происходило прежде первой встречи Роджера с Молли и Синтией у сестер Браунинг и маленького обеда в пятницу в доме мистера Гибсона, которые и последовали затем своим чередом.

Миссис Гибсон намеревалась сделать этот маленький обед приятным для братьев Хэмли, как оно и получилось. Мистер Гибсон был расположен к этим двум молодым людям — и в силу дружбы с обоими их родителями, и ради них самих, ибо знал их с самого детства, а с теми, кто ему нравился, мистер Гибсон мог быть на редкость любезным. Миссис Гибсон оказала им поистине радушный прием, а приветливость хозяйки способна скрыть любые возможные недочеты. Синтия и Молли выглядели наилучшим образом, что, единственно, и вменялось им в обязанность миссис Гибсон, так как труд ведения беседы она готова была всецело принять на себя. На ее долю достался, разумеется, Осборн, и некоторое время они болтали с той легкостью манеры и банальностью смысла, которые творят чудеса в создании «искусства вежливой беседы». Роджер, которому надлежало быть учтивым с одной из двух молодых леди, чрезвычайно заинтересовался тем, что говорил ему мистер Гибсон о работе по сравнительной остеологии из некоего иностранного научного журнала, который лорд Холлингфорд имел обыкновение пересылать своему другу, сельскому врачу. Однако, слушая, он время от времени ловил себя на том, что внимание его отвлекается на лицо Синтии, сидящей между его братом и миссис Гибсон. Она не уделяла особого внимания ничему происходящему вокруг, ее веки были равнодушно опущены, она крошила пальцами хлеб на скатерти, и ее прекрасные длинные ресницы четко выделялись на нежной коже гладких щек. Она думала о чем-то своем. Молли всеми силами пыталась вникнуть в то, что говорил отец. Внезапно Синтия подняла глаза и перехватила пристальный восхищенный взгляд Роджера: стало ясно, что от нее не укрылось его внимание. Она слегка покраснела, в первый миг явственно смутилась его очевидным восхищением, но тут же ринулась в наступление, побуждая его от неловкости пойманного перейти к защите от ее обвинений.

— Это истинная правда, — сказала она ему. — Я не слушала: вы видите, что я незнакома даже с азами науки. Но, пожалуйста, не смотрите на меня так сурово, хоть я и тупица!

— Я не знал… Я, право, не думал смотреть сурово, — ответил он, не зная, что говорить.

— Синтия вовсе не тупица, — сказала миссис Гибсон, опасаясь, как бы мнение дочери о себе не было принято всерьез. — Но я всегда замечала, что у некоторых людей талант к одному, а у некоторых — к другому. У Синтии талант не к науке и к точным дисциплинам. Ты помнишь, милая, какого труда мне стоило научить тебя пользоваться глобусом?

— Да, я до сих пор не отличаю широту от долготы и всегда путаю, что перпендикулярно, а что горизонтально.

— При этом, я уверяю вас, — продолжала мать, обращаясь главным образом к Осборну, — ее память на стихи поразительна. Я слышала, как она повторяет наизусть «Шильонского узника» от начала до конца.

— Я думаю, слушать это было бы довольно скучно, — заметил мистер Гибсон, улыбаясь Синтии, которая ответила ему быстрым взглядом взаимного понимания.

— Ах, мистер Гибсон, я уже давно поняла, что в вашей душе нет места для поэзии и Молли — ваша истинная дочь. Она читает такие серьезные книги — все о цифрах и о фактах; в конце концов она станет настоящим синим чулком.

— Мама, — сказала Молли, краснея, — вы думаете, что это была серьезная книга, потому что там были формы различных пчелиных сот! Но она совсем не была серьезная. Она была очень интересная.

— Не огорчайтесь, Молли, — сказал Осборн. — Я целиком на стороне синих чулков.

— А я возражаю против различия, предполагаемого в том, что вы говорите, — сказал Роджер. — Она не была серьезная, ergo [49] она была очень интересная. А книга может быть и серьезной, и интересной.

— Ну, если вы собираетесь спорить и использовать латынь, я думаю, нам пора удаляться из комнаты, — сказала миссис Гибсон.